Описание сна, привидевшегося Родиону Романовичу Раскольникову в вечер накануне убийства старухи процентщицы (в V главе I части романа), является одним из ключевых моментов сюжета Преступления и наказания. На первый взгляд этот уход в бессознательное на время вырывает главного героя из рамок окружающей действительности, в которой начинает развиваться придуманный им страшный план, и даёт бедному студенту небольшую передышку от той болезненной лихорадки, в которую он загнал себя своей сумасбродной теорией. Поначалу нам кажется, что, очутившись в непривычной для себя обстановке Островов, в окружении зелени, свежести и цветов вместо обычных городской пыли, извёстки и теснящих и давящих домов (вспомним попутно размышления героя о необходимости построения фонтанов), Родион Романович и вправду чудесным образом избавляется от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения и погружается в мир своего детства. Что перед нами открывается душевный мир семилетнего маленького Роди, который испытывает неприятнейшее впечатление и даже страх, лишь только проходя с отцом мимо городского кабака, и весь дрожит от одних доносящихся из него звуков и вида шляющихся кругом пьяных и страшных рож. Когда герой с душевной теплотой вспоминает бедную маленькую городскую церковь с зелёным куполом и старинные в ней образа, и старого священника с дрожащею головой, и своё собственное невероятно трогательное благоговение перед маленькой могилкой меньшого братца, умершего шести месяцев, которого он совсем не знал и не мог помнить, нам кажется, что из-под всего наносного, рождённого жизненными обстоятельствами в нынешнем Раскольникове, нищем студенте и обитателе трущоб, воскресает душа ребёнка, не способного не только убить человека, но и спокойно смотреть на убийство лошади.
.. мечты моей! Однако буквально через сутки Раскольников всё-таки приведёт в исполнение свой страшный замысел, а Достоевский почему-то не даёт читателю забыть об этом первом сне своего персонажа практически до самого конца романа: как круги, расходящиеся по воде от брошенного камня, или отголоски произнесённой вслух фразы, по всему тексту Преступления и наказания разбросаны мельчайшие образы, вновь и вновь возвращающие его к содержанию сна. То, спрятав под камень украденные у старухи драгоценности, Раскольников возвращается домой дрожа, как загнанная лошадь, и ему мерещится, что помощник квартального надзирателя Илья Петрович бьёт на лестнице его квартирную хозяйку. То с криком: Уездили клячу! умирает измученная Катерина Ивановна Мармеладова. То вдруг чудесным образом материализуется приснившийся главному герою Миколка, оказавшийся, правда, не дюжим мужиком с красной мордой и толстой такой шеей, а скромным красильщиком. Зато появляется он заодно с неким кабатчиком Душкиным, который, по словам Разумихина, бабушкин сон рассказывает и при этом врёт, как лошадь (сравнение сколь неожиданное, столь и нарочитое). Все эти мимолётные указания звучат как назойливая нота, однако же не раскрывают глубокой символики загадочного сна. Вернёмся вновь к тем обстоятельствам, в которых это сновидение возникает в воспалённом мозгу Раскольникова. Пытаясь избавиться от навязчивой идеи, герой стремится уйти как можно дальше от дома: Домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало всё это вот уже более месяца, и он пошёл куда глаза глядят. Блуждая таким образом, Родион Романович попадает в отдалённую часть Петербурга. Зелень и свежесть, пишет Достоевский, понравились сначала его усталым глазам... Тут не было ни духоты, ни вони, ни распивочных. Но скоро и эти новые, приятные ощущения перешли в болезненные и раздражающие.

Да и только ли во внешней обстановке заключается всё дело Уж слишком сложный человек Раскольников, чтобы его, без добровольного на то согласия, просто-напросто заела среда. До этого сам Родион Романович начинает доискиваться уже много позже, разговаривая с Соней в пятой части романа: Работает же Разумихин! Да я озлился и не захотел. Я тогда, как паук, к себе в угол забился. О, как ненавидел я эту конуру! А всё-таки выходить из неё не хотел. Нарочно не хотел! Очевидно, что ужасная теория о разделении людей на дрожащих тварей и имеющих право скрывается всё же не в петербургских трущобах, хоть и немало ей поспособствовавших, а в сознании самого героя, и поэтому ожидаемого просветления во время прогулки по зелёным Островам на самом деле не происходит. Все действия героя здесь отличаются бессмысленным автоматизмом: ...раз он остановился и пересчитал свои деньги... но вскоре забыл, для чего и деньги вытащил из кармана, а впечатления от увиденного словно не доходят до его сознания, не оставляют в нём чёткого цельного образа: особенно занимали его цветы; он на них всего дольше смотрел; встречались ему тоже пышные коляски, наездники и наездницы; он провожал их с любопытством глазами и забывал о них прежде, чем они скрывались из глаз. Настоящего просветления не происходит и после пробуждения героя автор отмечает, что у Раскольникова было смутно и темно на душе. Небольшое же облегчение и весьма кратковременное, как окажется после, умиротворение, наступившее в его душе, связано скорее с принятием окончательного, как ему думалось, решения относительно его теории. Но что это было за решение Пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчётах, будь это всё, что решено в этот месяц, ясно, как день, справедливо, как арифметика. Господи! Ведь я всё равно не решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!. Итак,очевидно, что речь здесь идёт не о раскаянии, но лишь о том, сможет ли смелый теоретик собственноручно привести в исполнение свой замысел.
Не случайно сам автор называет видение своего героя страшным, болезненным, чудовищной картиной. При всей своей кажущейся обыденности этот первый в романе сон на самом деле даже более фантастичен, нежели другой, посетивший Раскольникова в финале третьей части, в котором чёрт снова приводит его в квартиру Алёны Ивановны и из которого словно бы входит в повествование Свидригайлов. Увиденное Раскольниковым, без сомнения, относится к тем странным и разным снам, о которых он не решается рассказать даже Соне. Дело в том, что перед нами отнюдь не воспоминание о детстве героя. Недаром его описание предваряется довольно неожиданным авторским рассуждением о том, что в болезненном состоянии сны отличаются часто чрезвычайным сходством с действительностью, а следующее далее утверждение, что столь вероятную обстановку не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же художник, как Пушкин или Тургенев, вряд ли относится к ужасной, но бытовой картине убийства лошади. Скорее всего, автор здесь в свойственной ему ненавязчивой манере предупреждает читателя о том, что при всей своей правдоподобности страшный сон Раскольникова не так прост. Картина, представившаяся герою, поначалу старательно маскируется под обыденную и реальную: ...время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти. Обманность и фантасмагоричность сновидения выражаются здесь лишь в том, что оно правдивее реальности: ...даже в памяти его она (местность. Д.М.) гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне. Настроив героя (и читателей) на волну лирических воспоминаний, сон подбрасывает им всё новые и новые подробности о чёрной пыли на дороге в кабак, о сахарной кутье на белом блюде, о старинных образах без окладов.
На самом деле, что такого, например, в том, что в городском кабаке как будто происходит гулянье ведь описанные события развиваются в праздничный день, под вечер, а толпа всякого сброду занимается тем же, чем и всегда, горланит песни, пугая маленького Родю. Почему стоящая возле кабачного крыльца телега названа странной, если тут же добавлено, что это одна из тех больших телег, в которые впрягают больших ломовых лошадей, за какими так любил наблюдать маленький мальчик Действительно странным является, пожалуй, лишь то, что на этот раз запряжена в неё маленькая, тощая, саврасая, крестьянская клячонка2, какая обычно не может сдвинуть с места даже предназначенный для неё воз дров или сена и тогда её бьют мужики кнутами, иной раз даже по морде и по глазам, на что всегда так жалко было смотреть сердобольному ребёнку. Этими вновь постоянно возникающими отступлениями в сознание читателя как бы исподволь закладывается мысль о полной никчёмности и бесполезности бедной лошадки, и разыгрывающаяся далее сцена оказывается, по сути, предрешённой. В последней части видения Раскольникова, несомненно, нашли отражение черты придуманного им страшного плана. Ведь речь здесь идёт о возможности распоряжаться чужой жизнью пусть пока жизнью лошади (Моё добро! кричит пьяный Миколка) и о критериях целесообразности, пользы, ожидаемой от существования окружающих: А кобылёнка эта, братцы, только сердце моё надрывает: так бы, кажись, её и убил, даром хлеб ест.
(Эту фразу из подслушанного в трактире разговора Раскольников попытается затем передать Соне.) Сон Раскольникова, как своеобразная проба пробы, также довольно точно передаёт мелкие детали будущего убийства: лошадку забивают (Топором её, чего! кричит кто-то), по её морде струится кровь; Миколку, на котором, как после и на Раскольникове, нет креста, подзуживает при этом целая толпа, так же как студент и офицер своим разговором в трактире подтверждают оценку, мысленно данную Родионом Романовичем старухе процентщице, и убеждают его в своеобразной справедливости собственных замыслов. Однако сон, являясь, по сути, сжатым изложением всего романа, словно коварно подсказывает главному герою и возможный путь ухода от неминуемо приближающейся трагедии притвориться, что он-то здесь и ни при чём, занять место стороннего наблюдателя или, ещё хуже, самому прикинуться этакой лошадкой, которую чуть было не заели невыносимые условия жизни. И действительно, как во сне Раскольников видит задуманное им убийство со стороны, так и в реальной жизни, на тот случай, если из него не выйдет Наполеона, у философа остаётся ещё мнимый шанс побороться, свалив свою вину на так вовремя подвернувшегося красильщика-сектанта с его навязчивой идеей о необходимости пострадать. Таким образом, страшный сон Родиона Раскольникова, обладая многозначностью и символичностью, присущими сновидениям, является одновременно экскурсом в прошлое героя, отражением борьбы, которая в тот момент происходила в душе героя, и в то же время предопределением, своеобразным планом, согласно которому ему предлагается действовать.