Гоголь пишет о посещении Чичиковым городского общества чиновников: «О чём бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведённого казённою палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о билиартной игре — и в билиартной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами да глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках — и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником, и надсмотрщиком. Но замечательно, что он всё это умел облекать какою-то степенностью, умея хорошо держать себя.

Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует». Очень мило и деликатно ведёт себя Чичиков и: за карточным столом;. За игрой он спорит, но «чрезвычайно искусно», «приятно». «Никогда он не говорил: «вы пошли», но «(вы изволили пойти, я имел честь покрыть вашу двойку» и т. д.

О себе Чичиков рассказывает мало, принимал несколько книжные обороты: «Что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нём заботились, что испытал много на веку своём, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать, наконец, место для жительства, и что, прибывши в этот город, почёл за непременный долг засвидетельствовать своё почтение первым его сановникам». Давая о себе эту краткую, но столь выспреннюю характеристику, вложенную в несколько готовых формул, Чичиков иногда добавляет к ним ещё слова об уподоблении своей судьбы барке среди волн (у Манилова), тем самым стараясь вызвать у слушателя к себе ещё большее сочувствие.

Более подробно совокупность образов: которыми характеризует Чичиков «поприще службы своей», излагается у генерала Бетрищева (во втором томе). Вообще же во втором томе аи короче и иначе говорит о себе, подчёркивая, главным! образом, цель своих поездок. Он говорит: «Видеть свет, коловращение людей —«то что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука». Эти слова по существу без изменения, как выученную формулу, повторяет он Платонову, Костанжогло, брату Платонова Василию.

С чиновничьих лет сохранилась в Чичикове, видимо, манера в приподнято-официальном тоне представиться, рекомендоваться некоторым особам, у которых наблюдается стремление к показной, внешней культурности;. Так, когда Манилов приглашает Чичикова заехать в свою усадьбу, он тут же отвечает, что «почтёт за священнейший долг». Приехав к генералу Бетрищеву, Чичиков представляется так:

«Питая уважение к доблестям мужей, спасавших отечество на бранном поле, счёл долгом представиться лично вашему превосходительству». Так в речи Чичикова выступает лоск, который старается он наложить на себя. Но стоит только прислушаться к его объяснениям с Селифаном, как уже улетучивается весь этот внешний лоск речи и слышатся хорошо знакомые в крепостнической России бранные слова и распекания: «что, мошенник, по какой ты дороге едешь?»; «ты пьяа, как сапожник»; «вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать».

Чичиков: «Чрезвычайно приятный». Чичиков сразу попадает в топ Манилову и в разговоре о дружбе (недаром он может поддержать в беседе любую тему!).

Стоило только Манилову завести разговор о хорошем соседстве, о таком человеке, с которым можно было бы «.поговорить о любезности, о хорошем обращении^ и проч., как Чичиков сразу же подхватывает эту мысль своеобразной пословицей: «Не имей денег, имей хороших людей для обращения».

Манилов в экстазе своей любезности договорился до того, что с радостью отдал бы половину своего состояния, чтобы иметь часть достоинств своего гостя. Чичиков сейчас старается его перещеголять: «Напротив, я бы почёл с своей стороны, за величайшее…». Неизвестно, каким комплиментом хотел перекрыть Чичиков учтивого хозяина в этом своеобразном словесном состязании, но важно отметить одно: Чичиков ни в коем случае не желает уступить пальму первенства Манилову.Чичиков любезен, даже «ежен с детьми Манилова: «какие миленькие дети», «миленькие малютки», «мои крошки», — так называет Он их. «Умница, душенька», — хвалит он Фемистоклюва (эпитет, присущий Манилову: так он! зовёт свою жену).

В тон Манилову он то и дело произносит «позвольте», часто повторяет типичный для Манилова эпитет «приятный» («приятный разговор», «приятная комнатка»). В тон же Манилову он испытывает внезапный порыв к «сердечным излияниям» и произносит «не без чувства и выражения» трогательные слова о своей злополучной судьбе, называя себя «человеком без племени и роду». «Да и действительно, чего не потерпел я? как барка какая-нибудь среди свирепых волн… Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что?»

И так же, совсем по-маниловски, в духе сентиментальных излияний обращает он свой последние слова к хозяйке: «Сударыня! Здесь (положил руку на сердце) пребудет приятность времени, проведённого с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами, если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве».

«О! это была бы райская жизнь», — подытоживает своп мысли и чувства Чичиков. Это — тачная копия маниловских мечтаний. И только когда Чичиков пытается изложить непрактичному Манилову свою просьбу о мёртвых душах, он меняет тон и придаёт своей речи официально-казённый оттенок: «Я полагаю приобрести мёртвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии, как живые». Или: «Итак, я желал бы знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но, живых относительно законной формы, передать, уступить, или как вам заблагорассудится лучше?». «Обязанность для меня дело священное, закон — я немею перед законом».