Разве Пушкин не восклицал: «Догадал меня черт родиться в России с умом и талантом!» А Чаадаев, написавший самую умную книгу в тогдашней литературе, разве не был провозглашен безумцем? Все высшее общество - высокопоставленные «престарелые Несторы», выжившие из ума старухи - всем стадом твердило об этом безумии». Просветительские идеи, романтическое воодушевление и вольнолюбивые поэтические мечтания столкнулись с суровой прозой реакционно-крепостнической действительности. Многим стала ясна вся иллюзорность надежд и упований на возможность «свободы просвещенной» и скорого падения рабства в России. Психологически и морально этот исторический момент выразился у представителей молодой дворянской молодежи в смене мечтательных и прекраснодушных настроений горечью разочарования в лучших чувствах и надеждах.

Правда, это разочарование было временным. Дворянско-освободительное движение продолжало развиваться. Но в тот исторический момент испытали разочарование и Чаадаев, и Рылеев, писавший:

* Не сбылись, мой друг, пророчества
* Пылкой юности моей:
* Горький жребий одиночества
* Мне сужден в кругу людей!

и многие из будущих декабристов. Кризис этот прекрасно выразил и Пушкин в послании к Чаадаеву:

* Любви, надежды, тихой славы
* Недолго нежил нас обман;
* Исчезли юные забавы,
* Как сон, как утренний туман…




В художественном изображении этого кризиса прежде всего и заключается конкретно-исторический смысл и содержание коллизий «Горя от ума». Но историческое значение комедии, изображавшей столкновение двух общественно-политических лагерей, более широко. Конфликт пьесы раскрывал типические черты, социально-историческую сущность, силу и слабость дворянского освободительного движения.


Драма Чацкого была отражением и еще более широкого общеевропейского явления. Он терпит горе от своего ума, от пробудившегося передового разума, глубокого в своем критическом отношении к эгоистическому и неразумному миру Фамусовых и скалозубов, но слабого в понимании объективных законов развития общества и потому бессильного в определении правильных путей и действенных методов борьбы за преобразование действительности.

Как уже указывалось, он был подлинным представителем века Просвещения и века романтизма и причины уродливости жизни видел в неразумности общества. Он верил в то, что крепостной строй можно изменить и исправить воздействием благородных, гуманных идей. Жизнь нанесла этим надеждам и мечтаниям страшный удар,,раскрыв идеалистический характер просветительского, осложненного романтическими мечтаниями понимания действительности. Таким образом, в общественной драме Чацкого отразилась слабость дворянского освободительного движения. Вместе с тем Грибоедов в определенной степени запечатлел важный исторический момент в духовном развитии народов Европы - кризис рационалистической философии эпохи Просвещения и начало кризиса романтизма.

Однако пафос комедии оптимистичен. Горе от ума испытывает не только Чацкий. Чацкие наносят страшный удар своими обличениями Фамусовым и молчалиным. Спокойное и беспечное существование фамусовского общества кончилось. Его паразитический эгоизм обличили, его философию жизни осудили, против него восстали. Если Чацкие пока слабы в своей борьбе, то и Фамусовы бессильны остановить развитие просвещения и передовых идей. «Чацкого роль - роль страдательная: оно иначе и быть не может. Такова роль всех Чацких, хотя она в то же время и всегда победительная. Но они не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие - ив этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха.

Конечно, Павла Афанасьевича Фамусова он не образумил, не отрезвил и не исправил. Если б у Фамусова при разъезде не было «укоряющих свидетелей», то есть толпы лакеев и швейцара,- он легко справился бы с своим горем: дал бы головомойку дочери, выдрал бы за ухо Лизу и поторопился бы свадьбой Софьи с Скалозубом. Но “теперь нельзя: наутро, благодаря сцене с Чацким, вся Москва узнает - и пуще всех «княгиня Марья Алексеева». Покой его возмутится со всех сторон - и поневоле заставит кое о чем подумать, что ему в голову не приходило. Он едва ли даже кончит свою жизнь таким «тузом», как прежние. Толки, порожденные Чацким, не могли не всколыхать всего круга его родных и знакомых. Он уже и сам против горячих монологов Чацкого не находил оружия.

Все слова Чацкого разнесутся, повторятся всюду и произведут свою бурю» .

Борьба против Фамусовых не завершилась в комедии. Она и в русской жизни только начиналась. Декабристы и выразитель их идей Чацкий были представителями первого, раннего этапа русского освободительного движения. Некоторые исследователи в бегстве Чацкого в конце пьесы усматривают параллели к бегству Чайльд-Гарольда Байрона от опостылевшего ему английского «света» и к бегству героя «Кавказского пленника» Пушкина.

Однако бегство этих романтических героев означало разрыв со светом, но вместе с тем обнаруживало и их собственную пассивную позицию в жизни. Чацкий не таков, и Герцен справедливо писал о дальнейшей судьбе грибоедовского героя: «Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу и, если он уцелел 14 декабря, то, наверное, не сделался ни страдательное тоскующим, ни гордо презирающим лицом… не оставил бы ни в коем случае своей пропаганды».

Декабристы разбудили Герцена и Огарева, были их ближайшими предшественниками и воспитателями. Подчеркивая эту связь, Герцен и писал о Чацком, как о декабристе, который «протянул бы горячую руку нам». Гончаров правильно отметил, что в «горячих импровизациях» Белинского звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедов-ского Чацкого. И в герценовских сарказмах Гончаров слышал «эхо грибоедовского смеха» . Как верно заметил писатель «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим… Чацкие живут и не переводятся в обществе… где… длится борьба свежего с отжившим, больного с здоровым… Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого… будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне… Вот отчего не состарелся до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия». Образ Чацкого придает гениальному творению Грибоедова не только национально-историческое значение Подобно шекспировскому «Гамлету» или «Дон Кихоту» Сервантеса, оно полно глубокого, общечеловеческого смысла.