Любовь Софьи к Молчалину, как и пушкинской Татьяны к Онегину, - один из примеров настоящего чувства, высокий образец любви. Обе героини свято убеждены, что само Провидение послало им большую любовь. "Я не старалась, Бог нас свел", - с каким-то даже жертвенным фатализмом говорит Софья о своей любви. Ей вторит пушкинская Татьяна:
То в высшем суждено совете...
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты хранитель мой...
И предмет любви у Татьяны Лариной, как и у Софьи Фамусовой, явился из французского просветительского романа (кстати, самое прогрессивное в то время чтение для молодой дворянки-мечтательницы): разница лишь в том, что Онегин подсвечен в воображении влюбленной барышни образом благородного дворянина в духе Грандисона С. Ричардсона, а Молчалин - бедного молодого человека с прекрасной возвышенной душой типа Сен Прева из "Новой Элоизы" Ж. -Ж. Руссо. И обе героини пережили жестокое разочарование: Онегин оказался отнюдь не Грандисоном, а москвичом в Гарольдовом плаще, а Молчалин... вообще не героем романа, а просто лакеем.
Наконец, как и Софья Фамусова, пушкинская Татьяна совершает во имя большой любви faux pas (ложный шаг): встречается со своим избранником на тайном свидании.
И вот здесь-то Пушкин, наконец, четко определил границы дозволенного для порядочной девушки. Первой признаться в любви и написать молодому мужчине письмо - опасно, но допустимо (хотя оправданию этого поступка Автор посвящает целую строфу - "Кокетка судит хладнокровно..."). Допустимо даже тайное свидание... Но где и когда? В саду и днем, а не ночью в своей комнате! Замечательно, что Татьяна, став замужней дамой, принимает Онегина наедине (и даже "неубрана") в своей комнате. Но замужнюю даму это уже не компрометирует. Ситуация могла бы стать компрометирующей, если бы их вдвоем застал муж. Опять-таки несмотря на то, что ничего предосудительного между героями не произошло, напротив: Татьяна отвергла Онегина. Но Пушкин заранее (буквально за несколько минут!) вовремя уводит любимую героиню, оставляя объясняться с мужем Онегина одного. Поистине ювелирная щепетильность в вопросах женской чести!
Для нас же важно, что идеал нравственного поведения своей любимой героини Пушкин вырабатывает и оттачивает по принципу антитезы - отталкиваясь от "аморального" поведения героини Грибоедова.
Поистине, как заметил Ю. Тынянов, пушкинский "Онегин" "сплошь литературен: герои и героини являются на фоне старых романов как бы пародическими тенями"11 . И многие из этих "теней" еще предстоит обнаружить.
Впервые на страницах "Онегина" возникла и мультиязычная модель мира, предвещавшая стилистику постмодернистского искусства. Здесь царит стихия многоязычия, но варваризмы - уже не объект осмеяния (как, скажем, в "Бригадире" Д. И. Фонвизина или "Горе от ума" Грибоедова) - в "Онегине" свершилось осознание того, что тип культуры русского дворянства представляет собой не монокультуру и не механическое "смешение" различных инонациональных влияний, а нерасчленимый симбиоз поликультуры (Г. А. Гуковский). Полилогизм - отличительная черта русского просвещенного сознания, и именно в многоязычии - специфика русского типа культуры. И вот парадоксальнейшее тому подтверждение: Татьяна, "русская душою" и "апофеоза русской женщины" (Достоевский), была воспитана исключительно на французских и английских романах. Более того: "Она по-русски плохо знала... И выражалася с трудом на языке своем родном" (5, 58).
На страницах "Евгения Онегина" впервые возникли полилогические каламбуры и реминисценции - совершенно в духе будущей игровой мультиязычной поэтики XX в., характерной, в частности, для Набокова. Так, эпиграф ко 2-й главе - строчка из Горация: "О rus!" (по-латыни - деревня), соседствует со вторым эпиграфом: "О Русь!" (5, 31). Но перед нами не просто каламбур - за ним и пушкинская ирония (Россия - большая деревня), и серьезная мысль культуролога: духовные и нравственные истоки русского человека - в деревне. На обыгрывании ассоциативного каламбура "умы в тумане" - "туманный Альбион", построено одно из самых глубоких, пожалуй, определений генезиса романтизма и его нравственно-эстетической природы. Так высший синтез русского романа рождался у Пушкина из сложнейшего сплетения реминисцентных мотивов и образов мировой литературы, а также многочисленных, всепроникающих иноязычных влияний.
Художественный мир "Онегина" являет нам поистине уникальный в истории литературы случай, когда поэт не только выразил свою эстетическую позицию, но и позволил читателю заглянуть в "святая святых" лаборатории Демиурга. Перед нами прообраз "метаромана" XX в., ибо автор его не только и не столько повествует о судьбах героев, сколько воссоздает процесс сочинения романа. Причем прокомментированный Автором, его размышлениями о современном искусстве и литературной жизни, о парадоксах творчества и изменениях в собственной душе - человека и художника.
