Встреча с Базаровым открыла Павлу Петровичу глаза на реальное положение дел: его взятая на себя роль падшего ангела, светского льва, превратностями судьбы заброшенного в русские провинциальные палестины, исчерпала себя и не может служить даже слабым утешением. Одинокая старость на чужбине представляется ему предпочтительнее положения отставного человека (а то и просто приживальщика в семье брата). Печальный конец для просвещенного, либерально настроенного дворянина, человека 40-х годов.
На прощальном обеде "всем было немножко неловко, немножко грустно и в сущности очень хорошо. Каждый прислуживал другому с забавною предупредительностию, точно все согласились разыграть какую-то простодушную комедию". Это уже итоговая авторская оценка истории Павла Петровича, а может, и всей кирсановской семейки. Но в самой русской действительности эта "комедия" прощания со старой жизнью имела продолжение - она повторилась в элегической грусти разорения последних дворянских гнезд в чеховском "Вишневом саде", в повестях А. Н. Толстого "Под старыми липами".
Однако в "Отцах и детях" Тургенев не остановился на полунамеках, на этот раз он писал историю с завершенным финалом. Судьбы героев в сюжете романа определились. Последний штрих - описание бесплодных хозяйственных и общественных забот Николая Петровича и заграничной, словно посмертной, жизни Павла Петровича. Ее символом становится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя. В такую метафору отлилась ранее высказанная в "Накануне" мысль Шубина: дворяне - "пустые сосуды, которые ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода!". Но тургеневская стрела метила не в одного Павла Петровича. Лапоть - указующий знак позиции всей петербургской аристократии, консервативной и высокомерной в своем отношении к простому народу. Павел Петрович "придерживается славянофильских воззрений: известно, что в высшем свете это считается tres distingue. Он ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя. Наши туристы очень за ним волочатся".
Тургеневский юмор поднимается до уровня щедринской сатиры - в обличении пустоты и лживости высших эшелонов общества. Сюжет закольцован. Павел Петрович начинал свое жизненное поприще как человек света (и при удачной карьере мог бы блистать флигель-адъютантом в императорской свите). И заканчивает жизнь в том же качестве, человеком высшего света, духовно он намертво связан с прошлым, но базаровский урок не прошел бесследно. "Он все делает добро, сколько может; он все еще шумит понемножку: недаром же был он некогда львом; но жить ему тяжело... тяжелей, чем он сам подозревает... Стоит взглянуть на него в русской церкви, когда, прислонясь в сторонке к стене, он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнет почти незаметно креститься".
Тургенев остался верен себе. Казалось бы, все ясно с судьбой Кирсанова и авторским отношением к ней - почти щедринским. Но нет, отношение тургеневское, неоднозначное: сатира переходит в элегическую грусть. Тургенев избегает однозначной оценки, упрощения, обеднения, как ему кажется, типа: он всегда высматривает в своих героях общечеловеческое начало, примиряющее с ними и автора, и читателя. Той же цели служат и возвышенная фразеология в описании кончины Базарова: "Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет" (3, 365), и заключительный аккорд - цветы на небольшом сельском кладбище, которые говорят "не об одном вечном спокойствии... о том великом спокойствии "равнодушной" природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной".
Это авторская эпитафия над могилой "страстного, бунтующего, грешного" базаровского сердца. Что же касается его, Базарова, оппонента, то романист заставляет более пристально вглядываться в судьбы таких людей. Он хорошо знает, как чувствуют себя русские изгнанники в эмиграции. Он уже предвидит другие истории - русских Инсаровых и Базаровых, вынужденных после 1862 года покинуть Россию. Тех, кто тоскует по русской березке и бескрайним равнинам, начиная с его Литвинова и кончая... В уме автора "Отцов и детей" уже возникало продолжение истории русских людей культурного слоя, судьбы которых резко менялись под давлением времени и непредсказуемых российских перемен.
