Население Мадрида не особенно многочисленно: однодневная перепись, произведенная в 1867 году дала цифру в 298,426 жителей, из которых 15,245 путешественников и 14,799 военных состоящих на действительной службе, что сокращает оседлое население города до 272,061.

Если выключить из этого числа женщин, детей и стариков, то едва ли останется более ста тысяч человек, способных исполнять в обществе роль производителей.

Теперь вычеркните еще всех живущих доходами с капиталов, домов, земель, наконец, -чиновников, банкиров, духовных лиц. Что же остается для представительства торговли и промышленности?

A между тем испанская столица, не смотря на такой слабый производительный элемент, имеет периодическую прессу, которой могли бы позавидовать самые богатые и промышленные города, если бы дело заключалось только в количестве. Мы имеем под рукой официальный отчет o состоянии журналов и газет, издававшихся в Мадриде 1-го июля 1867 года, т. е., накануне революции, низвергшей трон Изабеллы II.

В это время в Мадриде выходило 137 изданий журналистики; из них 17 политических, 10 религиозных, 32 литературных, 7 исключительно беллетристических, 7 сатирических, 17 официальных и административных, или служащих органами каких-либо государственных учреждений, как напр. лотерей, почт, телеграфов и проч., 19 научных, по отделам естествознания, права, медицины, философии, 5 педагогических и учебных, 3- посвященных искусству, 2 – военным вопросам и 18 различным отраслям промышленности и торговли.

Все это на первый взгляд может показаться очень значительным движением общественной мысли, но иллюзия несколько рассеется, если обратить внимание на периоды выхода различных изданий; мы увидим тогда, что только 21 выходило ежедневно, 2 – по два раза в неделю, 94 – один раз в неделю, остальные, же 20 – в неопределенные сроки, – ежемесячно, a иногда и реже.

Посмотрим теперь, в каком количестве экземпляров печатались все эти органы? Даже самые популярные из них, т. е. те, которые в данный момент, казалось, играли очень важную роль в политической жизни страны, не доходили иногда и до 1,000 экз. За исключением Las Novedades (Новостей) и la Correspondencia, имевших в некоторые периоды такую же распространенность, как наши второстепенные газеты, – остальная мадридская пресса едва прозябает, вынуждаемая соразмерять расходы по изданию с ничтожным количеством подписчиков, поэтому издателям приходится чуть не вымаливать бескорыстного сотрудничества, a писателям -довольствоваться пока своей скромной известностью да надеждой, что новая революция когда ни будь поднимет их на верх.

Само собою, разумеется, что все это крайне неблагоприятные условия для развития как серьезных работ, так и чисто-художественных произведений. Человек, не имеющий возможности спокойно отдаться своему делу, принужденный ежеминутно заботиться o насущном пропитании, без уверенности даже, что труд его будет оплачен, такой человек невольно склонится на сторону своего личного, a не общественного блага; он против собственной совести сделается пособником той или другой политической партии, станет пользоваться прессой, как удобным средством заставит бояться себя, и хорошо еще, если не обратит своего пера в орудие шантажа.

В первые годы царствования Изабеллы II, мадридская пресса еще сохраняла полное приличие, она также честно и бескорыстно преследовала чисто политические цели как и вся наша периодическая печать во времена реставрации и польской монархии, Тогда-то именно партия умеренных соединилась в издании своего самостоятельного органа Heraldo, куда открыт был доступ всем, более или менее способным сражаться в ее рядах; тогда же семья Коэлло положила основание Эпохе, преображенной впоследствии в орган либерального Союза; a приверженцы партии прогрессистов группировались в Clamor publico, издававшемся под редакцией Корради.

В тот смутный период, что последовал за восстанием гвардии в 1854 году, появилось много новых газет; вызванные к жизни крайним возбуждением общества, они отличались особенной горячностью и резкостью тона в своих нападках на правительство, но, как и все слишком напряженное, не могли долго просуществовать. В Мадриде так много пишется, что там уже привыкли к неумеренному пользованию словом, и в обыкновенное, нормальное время правительство почти не обращает на это внимания; оно знает, что при каждом нарушении должных границ одним каким ни будь лагерем, ему с такими же азартом ответит другой, и дело закончится этой схваткой без всяких репрессивных мер. Но бывают, конечно, и такие случаи, когда власть находит необходимым проявить себя.

События в промежуток времени от 1854 до 1856 года выдвинули двух политических деятелей, имена которых дороги современной Испании и, вероятно, еще надолго сохранятся в ее памяти. Один из них Кальво Асенсие, основатель журнала La Iberia, бывшего самым авторитетным органом партии прогрессистов за время ее ожесточенных битв и непрерывных стычек; другой – молодой и прекрасивый дон Сиксто Камара.

Кальво Асенсие хорошо знал историю своей страны; он глубоко проникся теми стремлениями, какими руководствовались прежние патриоты в 1812, 1820 и 1835 гг. Это человек принципа, в нем никогда не было неприязненного чувства ни против монархии, ни против католической религии, и ради немедленного достижения цели, он готов был удовольствоваться малым, не стремясь к насильственным переворотам, не требуя слишком глубоких, коренных изменений. В 1854 году, силою своего горячего энтузиазма, Асенсие привлек испанский народ к партии прогрессистов и вообще, в продолжение всей своей деятельности, имел такое влияние на современников, какого никогда не мог приобрести его даровитый преемник Сагаета, более опытный политик, более, может быть, стойкий в своих намерениях, но за, то несравненно менее искренний и великодушный.

Относительно Сиксто Камары можно сказать, что он сражался за свои убеждения демократию с таким же идеальным чувством, как дон Кихот за свою Дульцинею. Эгоизм ему неведом, он весь самоотвержение, весь великодушие, a такие люди не часто являются в политической борьбе; потому-то особенно отрадно бывает, когда встретишь их на пути, хотя и знаешь заранее, что им не по силам изменить движение громадной машины. Тем не менее, Сиксто Камара навсегда останется тем, чем был и будет для нас наш Барбес. социальной машины. Тем не менее, для испанских республиканцев, Сиксто Камара навсегда останется тем, чем был и будет он нас наш героический Барбес.

После революции 1856 года, политическая борьба затихла; воинствующие партии умеренных и прогрессистов утомились и дали возможность образоваться новой, под названием Либерального Союза. То было время, когда страна, казалось, желала исключительно посвятить себя развитию внутреннего благосостояния посредством промышленных и торговых предприятий, устройства кредитных обществ, проведения железных дорог и проч.; a такое настроение не замедлило отразиться и на мадридской прессе: из рук различных партий она переходила мало по малу в руки влиятельных финансистов; некоторые органы, как напр. Корреспонденция, приняли чисто-промышленное направление, и главной общей задачей всех газет стала поддержка интересов того или другого крупного спекулянта. С этого времени начинается совершенно новый оборот журнального дела, никогда еще не виданный до тех пор в Испании; большинство печатных органов, стремилось, к какой ни будь специальной цели, имеющей всегда очень мало отношения к общему народному благу. Различные вопросы, конечно нашлось несколько даровитых людей, которые сумели воспользоваться благоприятным моментом и доказали испанской нации, что она должна рассчитывать только лишь на самое себя, что ей нечего ждать ни от своей династии, ни от своих правящих классов, потому что и та и другие, стали, могли служит неисчерпаемой темой для демократической прессы, и она действительно выдвигала их, рассматривала, обсуждала; кроме того на очереди стояло еще много социальных задач, то же требовавших немедленного и всестороннего обсуждения, задач экономических: из Англии, Франции и Германии ежедневно приходили известия, подтверждавшая необходимость их разумного разрешения для всех промышленных стран.

Наиболее выдающимся из этих руководителей общественного мнения является дон Николас-Мариа Риверо, издатель газеты la Discusion, вполне аналогичной по своему направлению с нашим National под руководством Армана Карреля.

Рядом с Риверо работали двое молодых людей, один из них, Кристино Мартос, известен, как автор Истории революции 1854 года, другой, Пинедо, сумел занять довольно видное положение в министерстве внутренних дел и, состоя на государственной службе, вел подкопы под основы династии на столбцах газеты la Discusion. В то же время неутомимый Пи-и-Маргалль затрагивал все животрепещущие вопросы и своей настойчивости, своим ясным пониманием дела, все более и более доказывал, что не будет подавлен непосильной тяжести, если власть когда ни будь перейдет в его руки. Тогда он уже был истинным руководителем и душою la Disension, потому что Риверо, как человек слишком страстный, увлекающийся и не уравновешенный нравственно, не обладал достаточной последовательностью для того, чтобы придать своему журналу необходимую устойчивость. Самая его литературная деятельность имела какой-то лихорадочный, порывистый характер: сегодня он разражался горячей статьей, обращавшей на себя внимание всего Мадрида, a на завтра снова засыпал непробудным сном, и если бы не живительная работа Пи-и-Маргалля, журнал, наверное, утратил бы всякое значение и силу.

Кастелар, с перваго-же выступления своего в роли публициста, нашел перед собой широко открытыми двери la Discusion; он был принят этим журналом с распростертыми обятиями и с той поры до 1863 г. не переставал обогащать его своими многочисленными статьями.

Когда появилась его книга La Formula del Progreso, послужившая как бы программой для республиканской партии, сотрудники la Discusion наперерыв защищали ее и против умеренного Кампоамора, и против экономиста Габриэля Родригеса, и против прогрессиста Карлоса Рубио. Но, после издания этой книги, значение Кастелара настолько возросло, что он сразу стал главою и leader’ом своей партии; все, кого пугал рационализм Риверо и Пи-и-Маргалля, с увлечением приняли его христианский краузизм; тогда видя такое горячее сочувствие своим взглядам, Кастелар задумал основать отделный печатный орган, и вот 1-го декабря 1863 года, на ряду с la Discusion, явилась la Democracia.

Вокруг Республиканския идеи много выиграли от благородного соревнования этих двух журналов, вокруг Кастелара группировались люди молодые, пылкие, не лишенные иногда выдающихся способностей, как, например, Сальмерон; но всякий внимательный наблюдатель вскоре мог бы заметить, что Демократия, отличаясь большим увлечением, большим энтузиазмом и большей страстностью, далеко не обладала такою же глубиною знания своей эпохи и логичностью выводов, как la Discusion. Кастелар доводил до крайности религиозные чувства, а ведь известно, что избыток их гораздо опаснее для Испании, чем полное отсутствие; кроме того, он почему-то непомерно увлекся индивидуализмом и стал прославлять его именно в той форме, какая всего скорее ведет к анархии. кроме того он увлекся индивидуализмом и стал прославлять его именно в той форме, какая всего скорее ведет к анархии.

Не вдаваясь в крайности социализма, против которого ратовал Кастелар, все-таки нельзя безнаказанно отрицать вмешательства коллективной власти, надо только согласовать ее с требованиями индивидуальной свободы, в этом собственно и заключается главная мудрость всякаго государственнаго деятеля, если он не артист и не дилетант в политике.

В течение целых двух лет Демократия не переставала вести свою горячую аттаку против Королевы Изабеллы II, до самого 1866 года, когда после событии 22 июня, Кастелар вынужден был эмигрировать, и газета прекратила свое существование.

Ближайшим следствием революции 1868 г. было появление большого количества новых газет. Причины тут довольно ясны: испанский трон оставался пока вакантным, и вот несколько династий зараз Бурбонская, Гогенцолленская, Габсбургская, Савойская, вступили между собой в состязание, y каждой из них была своя партия, и каждая партия считала себя вправе надеяться на близкое торжество. Кроме того были честолюбцы вроде Прима, герцога де Монпасье и проч., которые агитировали за свой счет. Отсюда понятно, что собственно производило такое обилие газет, хотя все они старательно скрывали свои действительные цели под всевозможными знаменами религиозным, экономическим, социалистическим, политическим, литературным. Но точная обрисовка всех характерных особенностей этой, в высшей степени любопытной, эпохи принадлежит исключительно к области истории; мы же, с своей стороны, отметим только, что после известного переворота, произведенного генералом Павиа, военный терроризм, прикрываясь ложным либерализмом, сменил собою свободомыслие республиканской прессы.

С тех пор волнение далеко еще не улеглось, потому, что настоящее правительство, санкционированное народной волей, не может считать своего положения упроченным; потому, что настоящее правительство не может считать своего положения упроченным, a такая неопределенность неминуемо должна отражаться и на современной журналистике. Если бы гражданская война окончилась, если бы кортесы, правильно созванные, заставили, хотя бы при помощи армии, уважать принцип национальной власти, тогда и направление периодической печати установилось бы само собою.